воздушно-припадочный (с.)
полевыми цветами; remember us
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, AU, ER (Established Relationship)
ost - обязательно.8tracks.com/oxygen1234/krisoo-always-remember-m...
hipster au! Все было просто: ладони Криса, кажется, до идеального дополняли запястья Кёнсу. В угольную дымку сна тенями пробирались блики на стенах, и Кёнсу капризно щурился настойчивости утренних часов, поджимая ступнями края стеганого одеяла. Он по привычке вытянул руку, в надежде найти справа от себя кусочек теплого, живого и родного, но обнаружил лишь остывшую простынь и смятую подушку (ту, что в лиловой наволочке в голубую полоску). Парень устало, и даже немного расстроено, вздохнул, поднимаясь на постели, упираясь ладонями в матрас по обе стороны от себя, и сразу приметил тусклый свет мигающей лампочки в ванной, что чуть дальше, если идти прямо по коридору.
Это было время, когда мир существовал в неясных очертаниях предстоящего дня, полароидных воспоминаниях, развешанных по всей стенке, и дыхании прохладного ветра, задуваемого в приоткрытое окно.
Кёнсу оглядывается вокруг в поисках одежды, и тянется к свисающей с края кровати клетчатой рубашке темно-зеленого цвета. Прежде чем накинуть ее на свои плечи, он зарывается носом в мягкую ткань и с наслаждением вдыхает чужой запах.
Ступая на цыпочках по скрипучим половицами, он на ходу подбирает с пола попадавшие с полок вещицы – а все это, как последствие вчерашней попойки и шумной ругани друзей. Парень чувствует пальцами ног липкий глянец полароидного фото, оно еще с зимы, когда Чанёлю все-таки удалось вытащить их всех на озеро, умудряясь из простого катания на коньках сотворить театр одного актера. Поднимая фотографию с пола, Кёнсу усмехается, подмечая на ней уже раскрасневшиеся от крепких напитков щеки и широкие улыбки каждого присутствующего, а после цепляет ее деревянной прищепкой к толстой шерстяной нитке, растянутой между полками.
Он проводит кончиками пальцев по импровизированной выставке и задевает цветки высушенных полевых цветов, прикрепленных клейкой лентой на старые обои. Ему вспоминаются цветки ромашек в пшеничного цвета волосах, леность движений и смазанное солнышко фиолетовой пастой ручки близ торчащей косточки собственных бедер. И как в подтверждение этому очередной момент, застывший в единственном кадре: сонная улыбка, взлохмаченные волосы и несколько белых лепестков, упавших на ямочку ключиц.
Замирая в дверном проеме, Кёнсу облокачивается о косяк и, потягиваясь, разминая затекшую поясницу, наблюдает за тем, как его парень кисточкой равномерно распределяет пену для бритья, разукрашивая подбородок белым. Опасная бритва в его руках скользит по коже умело, а До, минутой задумываясь, тянет любовнику хриплым ото сна голосом – с щетиной ты мне нравишься больше, – складывая из ямочек и морщин сонную улыбку.
Ифань отрывается от зеркала, заметив чужое присутствие, и уголки его губ тянутся в ответной улыбке, что выглядит довольно смешно, учитывая пенные разводы на его лице. Он не выпускает из рук острое лезвие и откровенно любуется представшим в отражении зеркала парнем.
Ему всегда нравилось видеть свои вещи на Кёнсу, и в наполовину застегнутой его рубашке, подчеркивающей бледность кожи, немного опухшими от безумной ночи губами кореец представлял собой нечто сексуально-соблазнительное.
– С добрым утром, – смывая остатки пены с бритвы, – выспался?
Кёнсу немного ежится, мотая головой, и шевелит пальцами босых ног. Он отрывается от дверного проема, двигаясь в сторону китайца, и мгновения спустя Крис чувствует его теплые руки у себя поперек живота и размеренное дыхание между лопаток.
– Нет, – зевает он, – куда там, мы ведь легли…, – Кёнсу задумывается, пальцами рисуя по коже, стараясь впитать в себя ее знакомый, но каждый раз по-новому волнительный аромат, – два, три часа назад? Не помню, но то, что не выспался, это точно.
– А зачем проснулся? – сжимая чужие пальцы в ответ на прикосновение. – Ложись, я уже опаздываю, – сверяется он с циферблатом настенных часов, – мой график с этими посиделками никак не вяжется, но жизнь нас ничему не учит.
Кёнсу невнятно мычит, прижавшись щекой к изгибу его лопатки, и начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону.
– Останься, – оставляя легкий поцелуй поверх чернил, впитавшихся в кожу с буквами «always remember me».
Крис накрывает его руки своими, чуть разъединяя их, ровно настолько, чтобы повернуться и оказаться к нему лицом, Кёнсу приходится слегка задрать голову, чтобы взглянуть ему в глаза.
– Знаешь же, что не могу, – морщась в притворном недовольстве и опуская ладони ниже, приподнимая подол рубашки, чтобы коснуться обнаженной кожи.
Кёнсу смотрит на него внимательно, словно старается запомнить каждую черточку его лица, выбить у себя в памяти, а затем поместить туда, за ребра, где много еще таких моментов, трепетно охраняемых биением сердца.
Он задумчиво кусает нижнюю губу и слегка прищуривается, Крис притягивает его к себе ближе, и Кёнсу приходится встать на его босые ноги.
Дотронувшись до оставшейся пены на его подбородке пальцем, Кёнсу пытается сохранить былую серьёзность, но вдруг ярко улыбается и, резко привстав на цыпочки, прижимается губами в уголок губ, разделяя пенный поцелуй.
– И все-таки, с щетиной намного лучше.
Пучком сухих фиалок, что закладкой между страницами их вечного августа, дышало время, и Кёнсу уже точно не помнил, когда парень с солнечным блеском в волосах стал отсчетом его дней, и стал ли? Ведь Крис, будто всегда был, как есть сейчас: словами, усталым доброе утро и прищуром глаз с черно-белой фотографии, закрепленной канцелярской кнопкой у отрывного календаря в кухне.
Отрываясь от теплых губ, парень все еще чуть покачивается от неуверенного пробуждения, напрягая мышцы ног, а старший смахивает с его щек и кончика носа белые комочки; в его глазах немного тоски, как перед долгим расставанием, которое непременно всегда бесконечное, хоть и только до вечера, а у Кёнсу шепот между редким взмахом ресниц – я заварю кофе, тебе не помешает.
Солнечные лучи прозрачными лентами взбирались на горный хребет, мерцая хрустальной пылью на его вершинах, но в комнате все еще хозяйничал полумрак. Кёнсу распахнул ситцевые занавески на окне, что в кухне, и быстро опустил чайник на одну из конфорок, попутно отправляя пустые бутылки из-под скотча в мусорное ведро под раковиной. Их было куда больше, чем ему казалось вчера приволок Лухань, но не без труда восстановив хронологию событий, он припоминает пьяные восклицания Бэкхёна (уже лежавшего поперек коленей Пака, который и сам в зюзю) о том, что у второго в фургончике припрятана заначка на случай конца света, а он – несомненно – настал.
Когда чайник засвистел, уносясь струями горячего пара в выбеленный потолок, в дверном проеме показался Крис. Тонкая ткань серой футболки с глубоким вырезом идеально сидела на его теле, а накинутая сверху джинсовая рубашка густого синего цвета небрежно закатана в рукавах. Темные джинсы обтягивали длинные ноги, утопая концами в не до конца зашнурованных ботинках – потрепанных, с толстой рельефной подошвой и темно-коричневого цвета.
Кёнсу чувствует его взгляд и отрывается от края подоконника, куда прислонился, разглядывая призрачную цепь гор, облаченных в туманное покрывало. Он достает две керамические кружки, расписанные им самим собственноручно – нежными лепестками фиалок по белому для себя и букетом ромашек для Криса; дверца кухонного шкафчика звякает пружинками механизма в тишине, а выключенный Крисом чайник ярким маком выделяется в сумраке на плите. Набрав полную чайную ложку растворимого кофе, Кёнсу высыпает его на донышко кружки старшего, также не забывая и о себе. Эмалированная ручка чайника отдается приятным теплом в ладони, и кофейный порошок поглощает сиреневые края цветка, кружась и пузырясь по центру. Когда кипятка достаточно, он тянется наполнить вторую кружку, но Крис ловко обхватывая пальцами керамическое ушко, отрывает от стола приготовленный напиток и пригубляет.
Кёнсу больше всего на свете не любит, когда так – трогают, берут его вещи, но… там, где отметинами на легких и сердце иероглифом ”ифань”, всегда множество «но» и неровное дыхание. Деревянное покрытие под его ногами поскрипывает; До немного нервно топчется на месте и даже цокает языком, не в силах скрыть свое раздражение, а китаец только довольно улыбается, отпивая еще, и возвращает «фиалку» на место, притягивая к себе невысокого что-то себе под нос бурчащего парня.
– Проводишь? – ероша непослушные пряди чужого затылка.
Младший неволей отвечает на прикосновение, вдыхая мускусный аромат одеколона, что сам выбирал для Криса на вторую годовщину знакомства, и пальцами забирается за края легкой ткани.
Он не хочет отпускать.
Дыхание ночи оставило для подступающего утра иней на поверхности деревянной веранды, где по левую сторону от входной двери лежат выстроенные кучей поленья с вонзившимся лезвием тяжелого топора в одно из них, а по правую – одинокий мольберт и пустое кресло-качалка, на котором обычно Кёнсу встречает Криса с работы, завернувшись в клетчатый плед и с кружкой теплого какао между ладоней. Кореец обувает первое попавшееся под руку – высокие резиновые сапоги, и чувствует, как на плечи опускается не по размеру большая куртка. Он цепляет кончиками пальцев ворот, не давая соскользнуть с себя верхней одежде, пока выпрямляется, наконец-то натянув неудобную обувь, и видит, как Крис, потоптавшись возле порога, снимает ключи своего байка и приглашающе открывает перед ним входную дверь.
Паровым облаком с губ срывается дыхание, уплывая в вышину рассветного неба, и Кёнсу ежится на утреннем морозе, запахиваясь и опускаясь на дощатые ступени крыльца, наверняка зная, что любовнику это не понравится (все-таки на нем из одежды толком ничего). Все еще сонным взглядом, он провожает его широкую спину, растирает краснеющие ладони, на периферии слуха подмечая тихую песню дремлющего леса.
Ее, к слову, быстро разрезает шумом заведенного мотора, когда Крис уже удобно устроился на своем дукати, но все еще удерживает в руках шлем, собирая морщинками поперек лба недовольство. Кёнсу этот жест спокойно игнорирует, мол – тебя никто не просит пить из моей кружки, – опуская подбородок на согнутые в локтях руки.
– Не забудь, сегодня эта делегация алкоголиков… – начинает было старший, но До его быстро обрывается, на выдохе произнося:
– Помню-помню, – с ноткой некой безнадежности в голосе, – Бэкхён заедет после смены, и мы соберем все необходимое, так что не беспокойтесь. И скажи Ёлю, чтобы на этот раз без глупостей, – теперь это звучит абсолютно безнадежно, и оба знают почему.
– Это его ежегодное мероприятие, поэтому сильно сомневаюсь, – смеясь, вымученно так, – поэтому лучше ты поговори с Бёном.
Крис сбивает подножку пяткой, удерживая вес мотоцикла, и с неохотой опускает на голову шлем. Он отрывается от созерцания острых коленок, трогательно торчащих из под низа его куртки, которая словно балахон смотрится на парне, визуально делая его еще более миниатюрным, и дает по газам, оставляя почти метр семьдесят личного сумасшествия позади себя.
Это одиноко – вот так каждое утро провожать взглядом его удаляющуюся фигуру. Кёнсу очень старается привыкнуть, возможно, приручить это чувство, но даже спустя два долгих года, ему этого до мурашек и холодка по спине не хочется. И кто бы мог подумать, что его незапланированная поездка, подброшенная Чанёлем с легкостью фраз в середине июня, когда все экзамены сданы, а будущее кажется даже больше, чем туманным – оно зябкое и далекое, как никогда:
– Если хочешь сбежать от всего этого безумия…, – Пак скручивает косяк и передает его однокурснику. Оба они около получаса сидели в частном дворике общежития при колледже; тянули время и дым, – может быть, рванешь со мной в горы? – Чанёль выпускает густой дым и пару раз хрипловато кашляет. – Ты же говорил, что всегда мечтал побывать в Канвондо.
Кёнсу был новоиспеченным выпускником Сеульского колледжа изящных искусств, что закончил с отличием и целой папкой рекомендаций, но от этого груз на плечах лишь становился все неподъемнее. За двадцать лет, что он провел в компании с вечными упреками матери и частым отсутствием в доме отца, месяцами скупающего антиквариат со всех континентов, парень так и не научился толком мечтать, а замечание любимого учителя на последнем году обучения, лишь укрепило все его опасения: – твоя техника уникальна, Кёнсу-я, но, знаешь… я не вижу здесь тебя, – указывая на дипломный проект, что родился не за одну ночь кропотливой работы, – я вижу картинку – красивую, безусловно, но полуживую.
– Канвондо, значит…, – Кёнсу поднимается с обложенных плиткой ступенек и разминает затекшую шею, – даже не знаю, Ёль, – он принимает из рук друга джойнт и глубоко затягивает, расплываясь в глуповатой улыбке, – думаю, можно, – неуверенно тянет До, а глаза его застилает странный зеленовато-серый туман, – но только на пару недель, – подытоживая уже уверенным: – не больше.
Холодные лучи рассвета разбиваются о рельефную крышу их коттеджа, стекая тусклым светом в окно спальни, куда разуваясь на ходу, заваливается Кёнсу, достаточно продрогнув, и, не снимая крисову куртку, падает на не застеленную постель. Он перекатывается на место своего парня и подкладывает под щеку его подушку; та все еще хранит его запах.
Думал ли Кёнсу, что его жизнь повернется на все сто восемьдесят, когда он вылезал из микроавтобуса Пака (цвета выжженного аквамарина и надписью бирюзовым “Just go fucking nuts” по белой полоске), определенно – нет. Эта поездка должна была стать остановкой, рывком перед новыми стартами, которых было много, особенно, после первой выставки, проведенной в галерее матери, но в действительности оказалась началом новой жизни, где двухметровое ходячее счастье и люблю тебя, слышишь? – шепотом по приоткрытым губам, жадно ловящим признание.
В первый же день пребывания в чужом городке Кёнсу успел посеять телефон во время вечерней прогулки и потерять Пака из виду, хотя такого друга вряд ли можно проморгать. Все шло, мягко говоря, не по плану: погода с отметки +32 к вечеру скатывалась до легких курток и прочей верхней одежды, и если днем не скрыться от вездесущего песка и пыли, то после шести комары размером с упитанную чайку доводили, чуть ли не до истерики.
Счесывая руки до костей, весь покусанный, удрученный пропажей новенького iphone 4 и в компании все-таки обнаруженного им в очередной канаве (где тот решил без палева покурить травы) Чанёля, До, в прямом понимании слова, вваливается в местный бар, спотыкаясь у самого порога и уже летя на встречу с деревянным полом, когда его ловят крепкие, но совершенно незнакомые руки. Поднимая глаза на своего так называемого «спасителя», Кёнсу видит ослепительно-белую улыбку, принадлежащую не меньше, чем модели из рекламного ролика зубной пасты (потому что, кроме улыбки ослепительное в нем – все) и парень про себя думает, что в такой глуши это более, чем странно, но в слух только:
– Может быть отпустишь меня, э-э...
– Ифань, – представляется ему высокий незнакомец, все-таки послабляя хватку, – для друзей Крис.
– А кто сказал, что я хочу быть твоим другом? – Кёнсу вопросительно изгибает бровь, потому что едва ли привык к подобному панибратству. Он, в конце концов, кореец, и это элементарно неприлично.
Но парень не тушуется от столь резкого ответа и переводит взгляд на Чанёля, у которого лыба во все зубы и торчащие уши по обеим сторонам от кепки с прямым козырьком, впрочем, это его стабильное состояние. Кёнсу расчесывает след от укуса на локте и отходит к барной стойке, не обращая внимания на дружественный гогот за спиной. Ифань дает знак бармену и вскоре приседает рядом с Кёнсу, который потягивает через соломенную трубочку ром; кожа на его шее покраснела от любвеобилия здешних кровопийц, а кончик левого уха неприятно пульсирует от раздражения на месте комариного засоса.
Кёнсу чувствует себя хреново, мягко говоря, и то, что этот высокий китаец подсел к нему, не делает его состояние лучше. Он передергивает плечами и слышит громкое чанёлевское – Ким Чондэ! Тащи сюда свою задницу! - казалось, перебудившее все в округе.
Полумрак, разбавленный элем и виски, оседал на коже, а сгусток усталой души отражался в бегающих глазах. Парень проходится притупленным от уже четвертого глотка горячительного взглядом по интерьеру заведения, про себя отмечая яркие постеры в стиле 60-х годов и музыкальный автомат, наполняющий помещение старым добрым кантри. От стены к стене автографы и черно-белые фотографии завсегдатаях сего местечка, но, несмотря на общий уют, откровенно счастливого сокурсника, уже успевшего опустошить стекляшку «jim beam» и закатавшего оба рукава, лишь бы каждому сидящему за столиком рассказать о новых невообразимых тату, что тот успел приобрести в столице, Кёнсу чувствовал себя не то, чтобы одиноко, но где-то по соседству с этим чувством; оно переливалось по венам, миксуя алкоголь.
Незаметно для себя, До все дальше отваливался от общей картинки, не замечая на себе изучающий взгляд нового знакомого, когда как бокал его, тем временем, ни разу не оказался пуст. Шум музыкального и игровых автоматов становился все более тягучим и вязким, а уголки губ растягивало, украшая лицо пьяной улыбкой от уха до уха. В какой-то момент понимая, что Чанёль в отрубе похрапывает за столиком, а некто Чондэ старательно вырисовывает на его щеке водостойким маркером «welcome back home», украшая надпись внушительным членом, Кёнсу быстро ловит себя на мысли, что понятия не имеет, где этот хиппи припарковал свое авто.
Пак был из той породы людей, что и краем уха не слыхали о словах, вроде «ответственность» или «здравомыслие». За четыре года бок о бок с этим недоумком, Кёнсу волей неволей привык и смирился с фактом, что от Чанёля можно ожидать чего угодно. Взять хотя бы историю его самой первой татуировки, которую тот, еще будучи учеником средней школы, собственноручно вывел на коже заточенной гитарной струной, сопровождая рассказ об этом пламенным: – когда все воспалилось, я впервые в жизни услышал, как Бэк жестоко ругается матом, – хохотал он, отпивая из жестянки охлажденное пиво, – он потащил меня к своей бабушке, а потом в больницу, и все продолжал шипеть… черт, я тогда даже подумал, что хочу поцеловать его, прикинь? – а До уже тогда разговоры о коротышке из музыкального магазинчика казались подозрительно частыми. Они с Чанёлем делили комнату, да набор его воспоминаний, где множество имен, сумасшедших историй и острое желание невысокого паренька, выросшего под гнетом столичных высоток, хотя бы раз примерить на себя это чувство вседозволенности, коим дышал его друг.
Сейчас, стоя в битком набитом баре, что за множество километров от привычного и простого, Кёнсу уже ничего не хотел. Он спотыкался и опирался о стену, с горем пополам волочил за собой ноги, направляясь к заветной двери и – я знал, что это плохая идея, – уже собираясь приобрести билет на первый же автобус до Сеула.
Выбравшись наружу, он глубоко вдохнул ночного воздуха, впитавшего в себя запахи звезд и древесины; проезжая часть казалась непривычно пустой, а тротуары – безлюдными. Кёнсу был пьян в дупель, и конечности толком не держали, а коленки-предатели тряслись, когда к горлу подбирался ком. «Я ведь тебя предупреждала, что ничем хорошим твоя поездка не кончится» – голосом матери в ушах, разбивающим эхо темноты и стрекот сверчка. Ему просто нужно сделать шаг и все закончится: он вернется домой, поступит в национальный и устроится под крылом родителей, как они всегда и планировали.
Новая ступень – всего лишь один шаг.
– Уже уходишь? – хрипловатым басом из-за спины и роем ниоткуда взявшихся мурашек по телу. – Кёнсу, верно? – китаец улыбался и с хитрым прищуром смотрел ему в глаза, прикуривая сигарету с рыжим фильтром, вроде тех, что курят ковбои Мальборо.
На плечах у него болталась красная байковая рубашка, раздуваемая непослушным ветром, а в глазах цвета пряного рома затаились искорки костра, распаленного интересом младшего. Кёнсу пошатнулся и непроизвольно икнул, незаметно для себя краснея уже не по вине алкоголя. Расправив плечи, он постарался вытянуться, потому что – это они от горного воздуха все такие здоровые? – шепотом себе под нос.
– Гены, – ухмыляется ему Ифань, – тебя подвезти? – и кивает на припаркованный близ Кёнсу угольно-черный «ducati monster».
– Предпочитаю ходить пешком, – заплетающимся языком и гордо задирая подбородок, Кёнсу боковым взглядом ловит усмешку чужих губ, а сигаретный дым щекочет ему ноздри. Он слегка раскачивается на пятках и большими пальцами рук цепляет кромку передних карманов джинс, обдумывая свое возвращение к дому Пака.
Но от раскинувшейся во всей красоте звездного неба летней ночи, что редко встретишь в шумной столице, перехватывает дух и дышится легко. Кёнсу прикрывает веки и замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. Легкий ветерок ерошил пряди его волос, и он слегка поежился, чувствуя, как кожа мгновенно покрывается мурашками, а в груди топит ощущением свободы. Его накрывает тенью высокого китайца, стоящего рядом, и парень кидает на него взгляд, непроизвольно растянув губы в улыбке, за что тут же одергивает себя, но кажется его мысли не вяжутся с пьяным мозгом, и когда тот протягивает ему пачку сигарет, Кёнсу незамедлительно прихватывает одну, с наслаждением затягиваясь, а затем наплевав на все, особенно на Чанёля, храпящего лицом в стол в помещении бара, вместо того, чтобы быть с ним, опускается на кромку тротуара, вытягивая ноги, которые уже по сути не держат его, и упирается ладонями в сохранившее тепло солнца каменные плиты.
Китаец удивленно приподнимает бровь и, немного подумав, следует его примеру. Длинные ноги в обтягивающих джинсах сгибаются в коленях, опуская их обладателя совсем рядом, и До почувствовал приятный аромат его одеколона, смешанный с сигаретным запахом, и тепло чужого тела плечом.
– Может, все-таки подвезти?
Кёнсу слегка развернулся к нему, пьяным взглядом проходясь по красивым, чего уж скрывать то, чертам лица, и – а целоваться будем? – усмешкой в уголках полных губ.
Пепел тлеющей сигареты, зажатой между пальцами, упал на шов джинс, когда Крис посмотрел на него, и, словно принимая вызов, потянулся к парню – сердце корейца сорвалось куда-то вниз, и чужим горячим дыханием в нескольких сантиметрах от его лица:
– Ну, не на первом же свидании.
Кёнсу немного заторможено следил за тем, как китаец встает и с легким щелчком отправляет окурок в мусорное ведро у пожарного крана, а после отряхивает с одежды крупицы земли, подавая ему руку. Ладонь Ифаня оказалось широкой и очень теплой, но парень от чего-то не спешил вставать (наверное, потому что с минуту ему казалось, что он отключится, если не опустит зад на тротуар). Все меняется с рывком вверх, когда незаметно для себя Кёнсу оказывается в вертикальном положении, а на худые плечи ложится мягкая ткань теплой рубашки, в которую теперь он так любит зарываться по темную макушку морозными вечерами.
Воспоминания их знакомства не были четкими для младшего, но даже так, первый месяц лета с того дня несет в себе куда больше, чем щекочущий аромат скошенной травы под душным покрывалом июньского солнца – это всегда отправная точка.
Кёнсу навсегда запомнит, как нервничал, скрепляя руки кольцом на чужой талии, усаживаясь на высокий байк, как его несколько раз чуть не стошнило на крутых поворотах, и совершенно идиотский смех Пака следующим утром, когда тот все-таки заявился в родительский дом с выдающимся членом на пол лица и краснющими от похмелья глазами, выпаливая самую смущающую бредятину за всю историю их знакомства: – ну-у, прям «три метра над уровнем Канвондо», чувак, – размазывая смехом пастель рассвета.
Кёнсу со стоном переворачивается на бок и нащупывает разрывающийся от звонка телефон; он потирает глаза, а высветившееся имя на дисплее заставляет его чертыхнуться. Послеобеденное солнце зайчиками лучей играется в складках тяжелых штор, и кореец добирается до входной двери, по пути прихватив бутылку минералки, оставленную кем-то на спинке дивана в гостиной.
Дверной замок звякает дважды, и перед ним предстает Бэкхён, у которого слегка раздраженное, – без комментариев, – и кричащие бордовые пятна засосов по шее и очерку подбородка. Макушку шатена украшает черная шляпа с широкими полями, а одет он в простую белую футболку с отворотами и голубые джинсы, придавая образу привлекательность мелкими деталями: повязанной на бедрах горчичной рубашкой и множеством кожаных фенечек по обеим запястьям. На ногах «all star», которым парень не привык изменять.
На До уставляются два аккуратно подведенных глаза, полных молчаливого недовольства и, кажется, с полопавшимися от недосыпа капиллярами. Знакомые не первый год, они без слов понимают друг друга, да и оба тактичны и нерешительны по своей природе, поэтому Кёнсу отходит в сторону, пропуская друга в дом, попутно вручая тому пластиковую бутылочку с водой.
– И все-таки, – зевая, – надеюсь, ничего серьезного?
– Да нет, – тот делает глоток, – просто такими темпами я лишусь работы так же легко, как и моя задница девственности, – Бён, разуваясь на ходу, шлепает в кухню, чтобы там побыстрее выудить из холодильника такую необходимую сейчас стекляшку «guinness», – и в обоих случаях по вине Пака.
– Бэк, – Кёнсу садится на высокий барный стул напротив всклокоченного друга, облокачиваясь на согнутые в локтях руки, – но ты ведь работаешь у своей бабушки, – стараясь сохранить былую серьезность, вставляет брюнет.
– Вот именно, – тяжело вздыхая, – представляешь, насколько все безнадежно? – и делает большой глоток. – В общем, ты знаешь, я люблю этого идиота, но с ним, как на русских горках – поначалу от восторга перехватывает дыхание, дальше драйвово, даже сносит крышу, если честно, но под конец… – еще один глоток, – начинает тошнить.
Кёнсу откровенно закатывает глаза, потому что слушать неприкрытый бред он сегодня не намеревался, а то, что Бён Бэкхёна тошнит от Пак Чанёля – не просто бред, это как сказать, что ром несовместим с колой, или вовсе опровергнуть закон всемирного тяготения. До только снисходительно улыбается, пленкой проматывая в памяти их обыкновенные неурядицы, что меркли по сравнению с теплом прикосновения пальцев и губ.
Нет, временами, парень и сам ума не мог приложить, какого это – быть второй половинкой человека, по сути живущего лишь по своим собственным правилам, но у Бэкхёна в кармане всегда был припасен медный ключик от необходимого механизма, позволяющий во время дать тому по тормозам. Ключом этим мог быть голос, схватившие края футболки кончики пальцев или простое – мне пусто, когда тебя нет рядом, – после которого уже не было остального мира и новых идей по его завоеванию; Чанёль только целовал его в ямочку над худой ключицей, где тушью под кожей на всю-всю жизнь «Ch-Y.» – означающее для обоих куда больше, чем первые буквы имени.
Это было их обещанием.
Поэтому, минутой оставляя друга, дабы тот заново подружился с собственным мозгом, Кёнсу из кухни перемещается в зал, а оттуда в спальню. На нем из одежды до сих пор была лишь рубашка Криса, и если с утра это было эротично, то сейчас непрактично, да и случаю, навряд ли, подходит. Прикрывая дверь, он через голову стаскивает с себя рубашку и достает с верхней полки в шкафу грязно-белый реглан с темной синевой рукавов и такого же цвета маленьким кармашком справа на груди. С трудом отыскав в стопках белья из химчистки (потому что ни ему, ни Крису так и не удалось приручить стиралку) черные скинни из грубой джинсы, До несколько раз подпрыгивает, чтобы влезть в подсевшую после стирки ткань.
Уже обувшись в старенькие «тимбы», Кёнсу тянется к дальней вешалке с краю за джинсовкой, но, не рассчитав силы, на пару с курткой смахивает собственную папку, где все старые-новые наброски, гербарии воспоминаний и самый первый и единственный портрет распластавшегося по всей ширине постели парня, мерно дышащего и полностью обнаженного. Этот рисунок – он в карандаше и на выдранном с форзаца кулинарной книги листе бумаги, потому что тогда еще у Криса не было нужных красок, холстов и прочей атрибутики, необходимой для качественно работы.
Была середина июля, и небо уже дышало рассветом, на подступах к первым лучам по склону гор. Ифань впервые привез Кёнсу к себе, а жил он в двух милях от городка в аккуратном коттедже у водной глади прозрачного озера. Кёнсу толком не мог сформировать мысль, но он точно знал, это место – дом. Проходя внутрь древесных стен, впоследствии ставших ему родными, он ощутимо нервничал, но только до первых поцелуев и тепла чужого прикосновения под одеждой.
Их близость тонула в прозрачном солнечном свете и оконных бликах россыпью по стенам, когда ленивые толчки Ифаня еще травмировали неподготовленное тело, а тихие протяжные стоны разъедали тишину. Кёнсу позволял входить в себя во всю длину, податливо раздвигая коленки в стороны, и старший сцеловывал соленые крупицы пота, собравшиеся у его лба, после горячим дыханием в самые губы – мой, – с молчаливым согласием корейца, закрепленным жарким летним поцелуем.
Проснувшись, Кёнсу не потревожил сон, уже определенно своего парня, а только выскользнул из-под его руки, воруя у китайца пару-тройку сигарет из куртки. Не найдя необходимой посуды, он где-то выудил блюдце под пепел, располагаясь в высоком велюровом кресле; комнату быстро заполнил табачный дым. От картины, раскинутой перед ним, щекотало под ложечкой, а к лицу быстро приливал жар. Парень еще не понимал это чувство, но если это та самая любовь, то, Бог свидетель, Кёнсу ни на что не променяет их настоящее.
Он не рисовал портретов, точнее, не видел в этом смысла. Но внутри все сжалось, будто умоляя парня запечатлеть Ифаня таким, здесь и сейчас – его. Впопыхах, мелкими перебежками на цыпочках, обнаженный Кёнсу от стены к стене носился в поисках бумаги и любой замены кисти, в результате обзаведясь выше перечисленными инструментами. Картинка получилась сухой, совсем незаконченной, эдакий набросок с натуры, но дороже его не было.
Затушив уже третью подряд сигарету, Кёнсу отложил в сторону карандаш и бумагу, чтобы снова забраться в постель. Губами он очертил дорожку поцелуев от предплечья до самой кисти, вызывая в старшем сонную улыбку и побуждая его пальцами запутаться в темных волосах. Младший подался вперед, опускаясь парню на живот и целуя в приоткрытые губы, воруя дыхание. Тихим – хочу тебя – начиная день, они закончили его так и не встав с кровати, но взяв друг с друга обещание навсегда запомнить себя такими.
– Запомнить нас.
В солнечные лужи, разлитые по деревянному полу, плавно оседает потревоженная пыль, а Кёнсу все также сидит, поджав под себя колени, закрепляя в памяти вырванные календарные листы, каждый из которых обязательно отмечался каким-нибудь маленьким открытием, обещанием или признанием, неприметными с первого взгляда привычками и едва заметным шрамиком на правой стороне щеки, особенно ощутимого, если провести по нему кончиком указательного пальца.
Услышав за спиной покашливание Бэкхёна, уже успевшего где-то отыскать две полупустые бутылки ликера, вероятно недобитых ими ночью, он поднимается с колен, сгребая все эскизы в раскрытую папку, и убирает их обратно на полку.
Прибрать комнаты оказывается делом не из трудных, но Кёнсу все же ругается, обнаруживая розовую жвачку на подлокотнике своего любимого кресла, и обещает себе как-нибудь прилепить ее в сехуновские пряди волос, выкрашенные в такой же цвет, но тоном светлее, чтобы неповадно было больше.
Размеренное тиканье часов в полутемном коридоре постоянно прерываются поскрипыванием половиц под ногами, перетаскивая очередной плед, выуженный из глубин старого комода и аккуратно сложенный на ящики с выпивкой возле порога, разговорами между делом, пока парни сортируют различные закуски в пластмассовые контейнеры, и с Ханя вчера взяли слово, по идее он должен заявиться туда вместе с Сехуном, – тихонько посмеиваясь и давая «пять» друг другу.
Никто в их компании не ожидал скорейшего пополнения в лице еще одного китайца, на первый взгляд казавшегося самым что ни на есть книжным червем с явной нелюбовью к низкопробного качества литературе, коей баловался Сехун, всегда закупаясь новыми выпусками любимой манги, к которой проникся любовью еще в третьем классе средней школы. Но, кажется, его это не волновало, ведь Лухань выглядел так, словно сам сошел со страниц сёдзе: очки в роговой оправе, за стеклами которых на мир смотрели светло-ореховые глаза, и, если присмотреться, сбоку можно было увидеть, как его длинные ресницы кончиками касались внутренней стороны линз. Темные волосы парня были разделены прямым пробором, а в заднем кармане узких джинс всегда торчало очередное произведение Брэдбери, Фрая или Кафки в мягкой обложке. Он много курил (предпочтительно, что-нибудь покрепче), прищуривая глаза, отчего в уголках собирались паутинки морщин, и это чертовски нравилось О.
Тогда все и поняли, что самый младший из них здорово влип.
Лухань был молчалив, в то время как Сехун отличался быстрым говором на диалекте, проскальзывающей шепелявостью из-за брекетов, расположенных на внутренней стороне зубов, и частой жестикуляцией. Ему было восемнадцать, и Кёнсу знал его, как хорошего друга Бэкхёна, благодаря которому они и познакомились, а еще ростом он был заметно выше Ханя, что, кажется, китайца все же волновало.
Время срывало с петель все двери воспоминаний, но все-таки продолжало безнадежно утекать сквозь пальцы. С наступлением сирени вечерних сумерек, что туманом ложились на плечи гор, и входная их одинокого островка-коттеджа распахнулась, впуская внутрь колючий ветер в сопровождении безмятежно улыбающегося Чанёля. На пороге тот, к слову, на долго не задерживается, и не разувшись топает в кухню, под вымученное Кёнсу – ходячее недоразумение, хоть бы ноги вытер. Но тот будто и не замечает его присутствия, уверенным шагом направляясь к Бэкхёну, скучающе раскручивающему волчком пустую бутылку из-под пива.
Пак на ходу стягивает длинный серый кардиган, бросая его на спинку кресла, и остается в классической матроске с подвернутыми рукавами, не скрывающими пестрой краски его расписных рук. Темно-голубые джинсы с широкой дыркой (у коленной чашечки, слева) утопают в черных prestonn boot от «steve madden». Уже прилично отросшие волосы цвета черного кофе убраны в неаккуратный хвостик, закрепленный множеством торчащих невидимок, и это точно работа Бэкхён, ведь первый никогда не стал бы заморачиваться. Тот, к слову, на столь показательное появление никак не реагирует, всего себя отдавая гранитной столешнице и крутящейся по ее центру стекляшке.
В пару размашистых шагов, Чанёль оказывается рядом с парнем, замирая у того за спиной. Обнимая худые плечи, он ладонями ползет вниз по податливому телу, запуская пальцы под кромку узких джинс, холодком прикосновения осени укрывая чужую кожу. Губами рисуя по бэкхёновской шее, он дыханием шепчет у самой мочки уха: – и-и, стоп, – а пальцы Бёна отпускают бутылочное брюшко, когда сам он настойчиво гипнотизирует ее горлышко, облизывая сухие губы. Когда стекляшка, будто заколдованная, плавно притормаживает, верхушкой указывая прямиком на них двоих, Чанёль напрягает руки и носом трется о чужую щеку.
– Повезло, – хриплым голосом почти у самых губ, – можно? – немного по-детски невинно и капризно тянет Пак, всем телом прильнув к своему парню.
Бэкхён откидывается назад, опуская затылок на чужое предплечье, и расслабляется в его руках, накрывая длинные пальцы своими – контрастно теплыми. Горячее дыхание замирает на тонкой полоске губ, и старший морщит нос, тянется вверх, желая большего. С новым прикосновением свет гаснет под опущенными веками, и жар поцелуя тонет в многозначительном молчании случайных (или не совсем) зрителей. Чанёль толкается языком внутрь, сжимая под чужой одеждой пальцы и кожу, оставляя новые отметины, как метку. Бэкхён только его, и в подтверждение этому хрипотца стонов и тяжесть соприкосновений.
– Думал, сойду с ума без твоих губ, – с улыбкой отрываясь от любовника, – чертовски долгий день, – и еще раз чмокает парня. – Я скучал.
Кёнсу никогда не понимал столь публичного проявления чувств, но это Пак, а значит тут все за рамками приличия и каких бы то ни было законов. Чего только стоит тот период его жизни, когда, разругавшись с родителями, хотевшими навязать ему свою мечту, он ушел из дома и почти месяц жил в своем «фольксвагене» рядом с двухэтажным коттеджем бабушки Бэкхёна, а по ночам бросал мелкие камешки в окно его спальни и – хён, мне так неудобно спать в салоне, мои ноги слишком длинные, впусти меня к себе, а? – на что старший, недовольный тем, что снова Пак натворил делов, постоянно отказывал, но Чанёль был бы не Пак Чанёль, если бы так быстро сдался.
И когда на очередное – нет, помирись с родителями и иди домой, – парень стянул вязаный джемпер, завязывая рукава у себя на бедрах и оставаясь в черной майке, открывающей не до конца добитое тату на шее, Бэкхён понял, что сейчас что-то будет в неповторимом чанёлевском стиле. Все больше нарастающим неверием на лице он смотрел на то, как Пак начал карабкаться по виноградной беседке, подтягиваясь на руках, отчего четче прорисовывался рельеф мускул, и сердце Бёна екнуло. Он перевалился через подоконник, вставая на цыпочки, и зашипел, боясь разбудить бабушку в соседней комнате – слезай, ненормальный, упадешь ведь, – на что Чанёль с шумом выдохнул, не обращая на него никакого внимания.
И когда перед последним рывком, тот зацепился болтающимся подолом джемпера за крючкообразный вырост лозы, теряя равновесие, Бэкхён сам протянул к нему руку, отчаянно желая, чтобы этот долговязый придурок уже оказался в его спальне – целый и невредимый. Младший буквально свалился на него, с разбившим тишину грохотом упавших на деревянный пол тел, оказываясь близко-близко, чтобы увидеть россыпь светлых веснушек на носу старшего, подрагивающие ресницы и ощутить чужое неровное дыхание своими ребрами. Минутой не отводя взгляда от карих глаз с ноткой волнения в самом зрачке, где его собственное отражение, Чанёль быстро прижался губами к его, совсем уж целомудренно целуя, отчего Бэкхён растерялся и совершенно несвойственный ему румянец волной прошелся по щекам. Пак же резво встал на ноги, не дав опомниться ни себе, ни хёну, и потянул его за собой, заваливаясь на уже расстеленную кровать, закидывая правую ногу на чужие, крепче прижимая к себе, чтобы сердце в сердце, и тихим – вот теперь, как надо, спи, – ероша дыханием чужую макушку.
Кёнсу с беспокойством бросает взгляд за окна, где стоит уже припаркованный дукати, и у него перехватывает дыхание от знакомого аромата, кажется обволакивающего и его, когда Ифань подходит сзади и опускает свою руку ему на плечо, сгибая локоть, чтобы обхватить поперек груди, притягивая к себе. Он буквально кожей чувствует тепло чужого тела и слабо выдыхает.
– Привет,– накрывая широкую ладонь своей.
В этот момент все кажется пустым и потерявшем всякое значение: Кёнсу не замечает стрелки часов, шум посудомойки и друзей, успевших перевести дыхание, но все еще предпочитающих друг друга происходящему вокруг. Мир парня в секунду сужается до прикосновения, голоса, а ехать куда-то, хоть и безусловно нужно, но уже совсем не хочется. Кёнсу только чуть сильнее сжимает пальцы, в попытке впитать чужую кожу, когда губы Криса с заботой смыкаются у его виска, целуя нежно и немного дольше отведенного временем.
– Нам уже пора, – оторвавшись от Бэкхёна, Пак огибает разделочный столик, прихватывая полупустой ящик с виски. – Все уже на месте, и не мне вам объяснять, насколько назойливым бывает О Сехун.
– Назойливый здесь только ты, – Кёнсу расслабляется в чужих руках, затылком упираясь в широкую грудь своего парня. – Все уже давно готово, ждали только вас.
Когда они не без усилий забираются в чанёлевскую развалюху, и тот дает по газам, раскидистые ветви многолетних елей заслоняют вершины гор, чуть ли не проходясь по крыше хвойной щетиной. За окном проплывает темень долины, сгущая краски и кое-где редея золотистой листвой кроны, а авто частенько подпрыгивает на ухабах, отчего копчик Кёнсу незамедлительно ноет. Ифань притягивает парня к себе, устало опуская голову ему на предплечье; До знает, как временами выматывает работа не лесопилке, а после сборка мебели в отцовской мастерской, поэтому с благодарностью целует светлую макушку, носом зарываясь в перелив пшеничных прядей.
Ежегодное мероприятие Пака заключалось в банальной пьянке, приуроченной им ко дню осеннего равноденствия, дабы умудриться очередную шутку возвести в некий культ. Кёнсу и раньше ловил себя на мысли, что в сентябре сокурсник непонятно куда пропадает на пару-тройку дней, после всегда возвращаясь на редкость помятым. Сейчас же, причины были ясны, как день, да и друзья, как бы порой не удивлялись воображению вечного двигателя, и сами были не прочь заиметь в календаре общую дату, связывающую их яркими воспоминаниями.
Как и всегда, прошлогодняя сходка не обошлась без происшествий: Сехун тогда впервые выбрался с ними на природу, а Чанёль, кажется, этого и ждал, тыкая его локтем в бок и – в первый раз всегда нещадно, не затягивайся сразу по полной, а то проторчишь на ели, возомнив себя белкой, – скручивая и поднося косяк к сехуновским губам. Последнее, что запомнил О перед тем, как улететь - яркий огонек зажигалки и, сквозь странный звон в голове, голос Чондэ – Пак, какого хрена… твою ж мать, Хун…
Кёнсу лежал на крыше «фольксвагена» вместе с Бэкхёном, накинув плед на ноги, пока Чондэ помогал Сехуну встать и отдышаться. Крис разводил костер, потянув за шкирку Чанёля, натворившего делов, хотя кореец виноватым себя вообще не считал, со смешинками в глазах следя за попытками самого младшего скоординировать свои движения, меняя объятия со стволом дерева на ноги Чондэ.
Верхушки елей цеплялись за контуры облаков, и все казалось таким правильным, что даже обкурившийся Сехун, с натянутой лыбой, идеально дополнял общую атмосферу; тогда Бэкхён незамедлительно щелкнул друга на полароид, отправляя в копилку воспоминаний новое. Кёнсу улыбнулся, увидев проявленную фотографию, и вновь возвратился к Ифаню (успевшему избавиться от верхней шерстяной кофты на пуговицах) ленивым взглядом любуясь выпирающими ключицами и проступившими венами под кожей рук. Цветки сухой фиалки, которые он успел вплести в его немного отросшие волосы, все еще держались слабыми стебельками, запутываясь в светлых прядях, и кореец сладко потянулся, вытягивая руки над головой. Теплый свитер незамедлительно открыл взору полоску обнаженной кожи, где холмик торчащих косточек бедер, на одном из которых размазалось неаккуратно выведенное ручкой солнышко, что не осталось незамеченным для лежащего рядом Бэкхёна. Парень понимающе хмыкнул и дотронулся кончиками пальцев до надписи на ключице, сделанной недавно, отчего кожа по контуру все еще отдавалась краснотой.
Когда Чанёль с решительным видом направился в сторону озера, Бэкхён обреченно закатил глаза, вставая с места, бормоча себе под нос, – Пак Чанёль – ты неисправимый мудак, – после чего опустил ноги за край крыши и, слегка отталкиваясь ладонями, приземлился на травяной покров.
Кёнсу последовал его примеру, потому что ему было интересно, на что поспорили уже очухавшийся Сехун и Чанёль. Он подошел к Крису, пропуская ладонь за широкую спину, и прислонился виском к его предплечью.
– Он же не сделает этого, – проследив за стаскивающим через голову рубашку Паком.
– Ты уверен? – губы китайца тронула усмешка, – это ж Чанёль, – уже приобнимая Кёнсу за талию.
Оставшись в черных боксерах, Пак обернулся на собравшихся, и, взглядом отыскав среди них светлую макушку Сехуна, показал ему смачный fuck, резко стягивая последний отрезок ткани на теле, и громко крикнув – just go fucking nuts! – исчез в прозрачной глади осеннего озера, чтобы потом с шумом вынырнув, крикнуть – блять, как ж холодно!
Рядом стоящий Бэкхён с фейспалмом на лице следил за действиями своего парня, и, в конце пожав плечами, кинул на траву толстовку, не забывая и о конверсах.
Кёнсу видел, как тонкая фигура друга отдаляется от берега, погружаясь в воду, и ему подумалось, что Чанёлю невероятно повезло влюбить в себя этого парня, который дойдя до полностью обнаженного младшего, скрытого по пояс в воде, незамедлительно прижался своей грудью к его и нарочито медленно поцеловал, запуская ладони за широкую спину.
Чондэ свистом встретил их возвращение, а Пак, погрязнув ступнями в прибрежной земле, поймал кинутый Кёнсу плед, и, не забывая поблагодарить его кивком головы, быстро укутал мокрого Бэкхёна, словно младенца, согревая его ладони своим дыханием, когда у Сехуна проигравшего спор был один единственный вопрос: – что это у тебя там, – указывая на промежность, – пирсинг? – сразу же внутренне сжимаясь от неприятных ощущений, примеряя на себя, какого это чувствовать прокол на самом интимном месте.
Но кажется Чанёль заранее ожидал этого вопроса, поэтому, сопровождая ответ широкой ухмылкой, он уверяет – Бэк не жалуется, – получая от старшего легкий удар в плечо со смущенным – иди уже ко мне, – раскрывая кусочек пледа, чем Пак незамедлительно воспользовался, удобнее перехватив концы шерстяной ткани и оказываясь за спиной парня, он опустил подбородок на голый участок кожи худого плеча, пока тот цеплял пальцы на теплом ворсе, не позволяя тому соскользнуть.
Милю спустя, они плавно съезжают с дороги, притормаживая у импровизированного лагеря, с уже разбитым тентом от дождя (парни не привыкли доверять здешней погоде) парой палаток и раскладными стульчиками; Чондэ, успевший разогреть гриль и выложить на раскаленную решетку парочку аппетитных стейков, машет вновь прибывшим щипцами для барбекю, не забывая при этом о будущем ужине. Лухань и его скотч удобно расположились на одном из стульчиков: китаец не отрывался от чтения, изредка поправляя скатывающуюся на нос оправу, но салютует друзьям посеребренной флягой «ralph lauren» с изображением жокея верхом на лошади.
Кёнсу потянулся к ручке дверцы, чтобы побыстрее выбраться наружу, но та неожиданно открылась сама, хотя, не без помощи Сехуна, теперь стоящего напротив хёнов. Зажатый между зубами, у него тлел недобитый косяк, скрученный как всегда из рук вон плохо, а худые локти, не скрытые рукавами не по погоде короткой рубашки (бордово-красного цвета и застегнутой на все пуговицы), были разведены в стороны. О явно был не доволен припозднившейся четверкой, от чего на лицо Кёнсу карабкалась искренне веселая улыбка. Он двинулся вперед, уверенно подхватывая тонкую лямку черных подтяжек младшего, и потянул на себя, после расслабляя пальцы и отпуская аксессуар. Тот больно шмякает по груди, и Сехун хмурит и без того от природы насупленные брови, когда До с легкостью забирает у того джойнт, бросая себе под ноги, мол – ты до сих пор хреново себя контролируешь под этим делом.
Этот кусочек природы, приглянувшийся Паку еще со школьных лет, и по сей день оставался их излюбленным местом: пресные воды озера чуть дрожали от ветерка, переливаясь крохотными волнами, и накатывая на прибрежный ил, а если встать на каменный валун, можно было увидеть крышу их коттеджа, расположившегося на противоположном берегу, потерянный между высоких стволов вечнозеленых.
Крис, следом выбравшийся из авто, уже держал в руках пару ящиков с алкоголем, которым О несомненно обрадовался куда больше, чем потере драгоценного косяка, а когда из-за спины китайца выглядывает подозрительно довольная физиономия Ёля, в правой руке держащего пакет душистого стаффа, младший расцветает пуще прежнего, подхватывая хёна под руку и уверенно вышагивает с ним в сторону тента, не забыв озвучить шутливую просьбу: – только на этот раз никакой обнаженки.
Закинув голову, Кёнсу паровым облаком выпускает воздух, минутой предпочитая шумной компании красоту пейзажа. В этом месте – нетронутом рукой человека – деревья дышали небом, упавшим на горные вершины, а закат тонул на периферии зрения, догорая рыжими лентами у самого горизонта.
На фоне багрянца лиственных и дыма разведенного наскоро костра, фигура Ифаня казалось чуть призрачной, но от этого едва ли далекой: он только успел присесть на свободный рядом с Ханем стул, и кореец уже чувствует силу притяжения, с острым желанием навсегда украсть его внимание для себя.
Эхом разбивается о стены воспоминаний жужжание тату-машинки, а ребро, что над самым сердцем, покалывает и ноет; там, на коже и под ней навсегда выбито «remember us», в ответ на вечное Ифаня – «always remember me».
Уголки губ Кёнсу тянет в улыбке, когда воспоминания о длинных пальцах, несильно сжавших его ладонь, ведут за собой в вечер его первой татуировки. И, словно прочитав его мысли, Крис внимательным взглядом проходится по тонкой фигуре парня, затем быстро поднимается с места, в миг оказываясь рядом с ним и – тебе не холодно? – на что Кёнсу отрицательно качает головой, неосознанно прижимаясь к нему, впитывая тепло родного тела и пальцами схватившись за его рукав с тихим – только не уходи, – обрывает все пути к отступлению, хотя, Крис даже и не думал, запуская ладони в передние карманы чужих скинни.
Сумраком окрашивается небо, рассыпая призрачные звезды вокруг, а Сехун немного шатающейся походкой направляется к все также не сдвинувшемуся с места Луханю. Китаец только проходится по нему согревающим взглядом, в котором после вчерашнего плещутся новые странные чувства. О этого, конечно не замечает, и отрешенность парня перевешивает всю мягкость чувств, от чего младший хмурится, а ноздри чуть раздувает от очевидной обиды.
Хань устало выпускает воздух, так спокойно притягивая к себе вставшего напротив парня, подхватывая того под коленки; мягкий переплет книги все еще зажат между пальцами, а одинокая сигарета белой полоской закреплена отворотом черной коротенькой гондонкой, от которой у китайца забавно торчат уши и зачесанные назад волосы, открывающие высокий лоб. В руках у О все, что осталось от подаренного ему Чанёлем косяка, а если точнее – добрая половина, поэтому когда Лухань тянется за собственной сигаретой и хриплым голосом просит – дай прикурить, – Сехун протягивает ему тлеющую угольком самокрутку, на мгновение забывая, как дышать: старший настойчиво смотрит в его глаза, сжимая тонкое запястье, и обводит большим пальцем торчащую косточку, пока табак темнеет, и бумажка по краям горит, чуть осыпаясь. Парень выпускает пару широких колец, осевших на рубашке младшего, и сильнее тянет его на себя. О, под тяжестью накатившей эйфории, опускается на чужие колени, заваливаясь набок, а хён поправляет спавшие ему на лицо нежно-розовые пряди челки, после быстро возвращаясь к книге, но не позволяя Сехуну еще какое-то время менять положение.
Пламя костра разбрасывает тени вокруг, искрами трескаясь в поленьях и поднимаясь чуть к верху, тает в осеннем вечере. Под тихий перелив гитарных струн, обязательного сопровождения любых вылазок на природу и не только, Чондэ зовет всех за стол, передавая в руки Бэкхёна, поднос с жареными сосисками и сочным стейком. Чанёль отрывается от гитары, с любовью устраивая свою красавицу на ближайшем пне, и кивает Ифаню, мол, самый торжественный момент. Китаец скрывает смешок, зарываясь носом в волосы Кёнсу, удобно устроившегося с пледом между его расставленных ног, и слегка упирается локтем в поваленное бревно, которое служило им сиденьем.
– Итак, господа гомосеки и один единственный случайно забредший на огонек натурал-пришелец-ким-чондэ, – басит Пак, поднимаясь с нагретого местечка, – как вы знаете, я с 14-и лет каждый год вытаскиваю вас в эту глушь, чтобы безбожно напиться, и до сих пор еще никому в голову не пришло воспротивиться, – кореец расплывается в довольной улыбке, – а это значит, что вы – идиоты, которых я так люблю – тоже невозможно обожаете меня, но это и так ясно, как день. Йа-а! – дергается Ёль, когда чувствует болючий щипок, а Бэкхён театрально закатывает глаза, сильнее прихватывая чужую кожу на лодыжке.
– Ближе к делу, Пак, – ноет Сехун, – с утра ничего не ел, – и еще раз тяжело вздыхает, потому что прекрасно понимает, насколько затянется сей спич.
– Хорошо-хорошо, – отмахивается старший. Чанёль поднимает высокий красный пластиковый стаканчик, и остальные быстро следуют его примеру. – Я только хотел сказать, что чертовски горд называть себя вашим другом, всегда рад вновь прибывшим, – подмигивая Ханю, на что тот незамедлительно отвечает, поднимая над головой полную флягу, – и, по традиции родившейся еще 8 лет назад, с гордостью заявляю, что самым ярким событием за прошедшее лето стал, – и в этот момент понимающий все Бён хочет выцарапать себе глаза и оторвать уши, ведь Чанёль не был Чанёлем, если бы не выдал всем и каждому о…., – потрясающий и идеальный член Бэкхёна в моей заднице, так выпьем же, друзья, за новые горизонты!
Лухань, никак не ожидавший такого признания, давится скотчем, и бьет себя по груди, пытаясь проглотить алкоголь, а Сехун вовсе прыскает содержимое своего рта обратно в стаканчик, вскакивая с ханевских колен, чтобы секундой позже залиться безудержным смехом, присоединяясь к остальным, давно привыкшим к таким откровениям друга. Он дотягивается до бумажных салфеток, и, вытаскивая из пачек одну, вытирает губы, затем достав еще пару, оборачивается к Ханю, у которого что-то большее в словах, чем просто –иди-ка сюда, – резко подрываясь с места и притягивая к себе за острый подбородок корейца, заставляя чуть наклониться к себе, впиваясь в губы жадным поцелуем.
Сехуну кажется, что его не удержат ноги, когда влажный язык скользит по брекетам, задевая небо, и он позволяет утянуть себе обратно на место, вновь ощущая собственной задницей острые коленки китайца.Тот, в свою очередь, отрываясь от покрытых красноватой дымкой губ, пригубляет еще немного виски, повторно, но на этот раз отрывисто, касаясь чужих губ.
– Прости, – негромко просит старший, объясняясь, – раньше почему-то не замечал, что у тебя такой смех, – с улыбкой морщинками глаз, – немного сносит крышу, – и сильнее прижимается к парню.
Из заднего кармана брюк выпадает «вино из одуванчиков», тихо опускаясь на холодную землю, но о книге Лухань вспомнит только на утро.
Ставшие свидетелями столь необычного поступка всегда сдержанного китайца остальные потихоньку разбредаются по своим местам, удобнее устраиваясь вокруг костра, приступая к любезно приготовленному Чондэ ужину. Вечер плавно перетекал в сентябрьскую ночь; Чанёль снова притянул к себе гитару, растворяя сонную тишину природы и треск поленьев пальцами, срывая новый аккорд. Бэкхён лежал, устроив голову на его длинных ногах, и вторил голосу Чондэ с come back, back to me, back to where the mountains meet the sea… come back home, – любуясь красотой звездного неба, широким полотном созвездий раскинувшегося над ними.
Кёнсу сонно потирается щекой о грудь Ифаня, чувствуя сквозь слои одежды мерно стучащее сердце и тепло руки, незамедлительно накрывшей его тонкое запястье, покоящегося поверх шерстяного пледа. Он незамедлительно сгибает пальцы, касаясь кончиками чужой кожи, и лениво водит ими по ребру широкой ладони.
Все было просто: ладони Криса, кажется, до идеального дополняли запястья Кёнсу.
Нет, не кажется – так и было.
В момент, когда все в тебе неумолимо меняется, сложно сохранять спокойствие, но До отчего-то всегда было уютно, по родному так. Словно не было никогда кипящего Сеула, однотипных дней в неделе и одиночества от пола до потолка в собственной комнате, из которой сам он редко выходил. Сейчас выражение «дом – там, где твое сердце» стало понятным и простым, как 2х2, когда как раньше, заслышав его, на лицо ползла скептическая ухмылка.
Все это и было домом Кёнсу: шумный, порой совершенно невыносимый Чанёль; Бэкхён, с его искренностью и неиссякаемой заботой к окружающим; Чондэ – как напоминание, что всегда нужно оставаться самим собой, отвергая чужое узколобие; немного избалованный ребенок – О Сехун, без которого не обойдется ни одна страница их общей книги, и даже Лухань, который, как и когда-то Кёнсу, просто зашел в приоткрытую дверь, удобно устроившись в одном из мягких кресел, становясь еще одной частичкой целого.
Слегка склонив голову в сторону, он смотрит на Криса. Человека, подарившего ему новую жизнь, легко протянувшего ему руку и без всяких оговорок просто ставшим его и только его, одним присутствием рядом вселяя уверенность в завтрашнем дне, где снова будут чанелевские выходки, разговоры по душам с Бэкхёном, заразительный смех О с Ханем и пара тройка стопок джина с Чондэ, но самое главное, где всегда будут они – вместе и только так. Встречать рассветы, отрывая листы календаря совместной жизни и складывая их в общую историю, закрепленную с remember us, когда морщины покроют кожу, изменяя с прожитыми годами любимое лицо, и она станет сухой, но не менее теплой, а каждодневное «доброе утро», просыпаясь в объятиях друг друга, сильнее скрепит данное жарким июльским днем, путаясь босыми ступнями в прохладе простынь, обещание.
– Запомни нас такими, Кёнсу.
Незаметно для себя, До запоздало подмечает, как Ифань очевидно, что беспокойно роется в карманах куртки, все-таки выуживая из внутреннего слегка помятый цветок ромашки. Сердце пропускает удар, когда До понимает, что сейчас далеко не сезон и все «не просто так», в то время, как старший уже шепчет, стараясь не акцентировать на них внимание кое-как угомонившихся пьяниц:
– Знаешь, – и колечком повязывает на безымянном пальце любовника стебелек, – жизнь – это я и ты в нашей постели; остальное не больше, чем существование, – осторожно целуя кисть, – а я хочу жить, что скажешь?
На несколько самых долгих за всю историю человечества секунд, Кёнсу успел пару раз умереть и заново родиться: его ладонь упрямо продолжала дрожать, а в голове было совершенно пусто. Он точно знал, что хочет и должен ответить, но словам никак не удавалось сорваться с языка. В какой-то момент поймав восторженный взгляд Бэкхёна – единственного свидетеля происходящего – Кёнсу отметает все-все вопросительные знаки, бьющиеся в черепной коробке, и тихо отвечает, навсегда растворяясь в угле сентябрьской ночи:
– я всегда хотел этого - жить.
the end.
все произошло слишком спонтанно, желаниями о криссу, бэкхене, таком чанеле и репликой "нет, я сам хочу написать", а потом "давай, вмсете. и вот за неделю бессонных ночей, нервов, родилось вот такое вот.
во мне шиппер криссу сдохнул невероятное количество раз, потому что здесь собраны практически все фетиши с ними.
флешбеки - моя боль. я их не умею писать. гамма из меня хуевая, но придет волшебная осаки и все сделает, как надо.
я так грезил о таких криссу, а осты настраивают именно на эту волну.
ханхуны получились отменными, ханхуны, потому что даже я скучаю по ним, чанбэки, потому что отп лизы, а бэкели, потому что мой кинк.
об этой работе я могу сказать одно: тут все, как надо.
@темы: fanfic, олень, inspiración епта!, Чондэ Q_Q, аджика-задрот, ШИППЕР-ХАЛК/ЕБАШИТЬ_КРУШИТЬ_МОД_ОН, прыщик моего сердца — о сехун, бён-я-закрашу-тебя-до-смерти-бэкхён, ифань, пак чанёль, воробушек су, otp
-
-
24.03.2014 в 22:33-
-
24.03.2014 в 23:49-
-
25.03.2014 в 18:31и проснувшись сегодня утро, я открыла этот текст и начала читать, понимая, что могу опоздать на работу, но было плевать, потому что тут нежности и спокойствия через край, и я погрузилась в это состояние и не поверишь (а может и поверишь) внутри мне стало так спокойно, хороши и умиротворённо.
спасибо огромное за таких прекрасный криссу. хотя они у тебя всегда прекрасные, но тут пробрали насквозь
-
-
25.03.2014 в 19:29идеальное отп, ну.