воздушно-припадочный (с.)
черновик.
Пэйринг: Чанёль/Чондэ, Тао/Сехун
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Ангст, AU
Предупреждения: OOC
Каждый оставляет черновики своей жизни.
....Жизнь Пак Чанёля словно ежедневник – в немного потрепанной обложке, избитый трещинками на уголках от слишком частого пользования, записывая события, даты, и с пожелтевшими со временем страницами, которые хрустят перелистыванием пройденных дней – одинаковых, как и паутины линий, пересекающих параллели листов.
Иногда Чанёлю кажется, что он застрял на одном месте, а время замерло на одном кадре из всей возможной киноленты жизни; вот он снова стоит перед стопкой напечатанных бумаг, рассматривая замысловатые истории в буквах, в которых, как он уверен, так много блеска и шума в отличие от его собственной жизни, что кажется вот-вот – и они оживут под его пальцами вязкими чернилами.
Он слегка хмурится, убирая изгибом запястья чуть вьющийся каштановый локон со лба, и приделывает кожаный корешок к новому заказу – книге.
Эта история стоила ему трехдневной работы, ибо напечатанные листы выбивались неровными краями, и это ужасно расстраивало, заставляя корпеть не один час над каждой тонкой резью бумаги.
Фальцовка всегда была нелюбимой частью Чанеля в переплетении книг.
Он осторожно сгибает контуры листов, убирая недочеты прошлого раза, чтобы миллиметр на миллиметр, как единое по срезу, и отправляет под пресс, где за несколько часов они должны плотно прилечь друг другу.
Через его руки прошли сотни – тысячи книг.
Чанёль уже сбился со счета, ставя печать сзади на обложке незатейливыми “Park Ch. Y.”.
Он без раздумий может ответить, сколько сантиметров коленкора уйдет на трехсотый объем страниц, и заранее готовит форзацы, которые впоследствии поместит между заглавным листом и переплетом, и запах клея незамедлительно въестся в его кожу.
Позолота зимнего солнца трещит по краям оконного стекла, пока очередной клиент забирает готовую книгу, как обычно сухо благодаря, а Пак улыбается в ответ, забирая звонкие монеты.
…
Иногда к нему заходит Сехун, тревожа погребенную за стопками листов тишину звуками губной гармошки и наполняя тоской комнату.
Парень закрывает глаза, отбрасывая тень ресниц на нижние веки, и задерживает дыхание.
Мелодия обрывается.
В такие моменты Чанёлю кажется, что Сехуна нет рядом. Он смотрит на бледное лицо с впалыми щеками и острым подбородком, и ловит тихое Тао , сорванное шелестом губ.
– Ты снова звал его, – невзначай упоминая, когда молчание оседает между ними вязкой субстанцией, и затем осторожным вопросом, боясь спугнуть, потому что он никогда не позволял себе подобного любопытства. – Кто он, Се?
В вечерней тишине треск горящих поленьев слышно особенно четко, а за окном все покрывается снегом – холодным и равнодушным до чужих жизней.
Пальцы Сехуна – тонкие с аккуратными ногтями, выводят по инею неровными Tao.
– Не помню, – Чанёль видит, как опускаются сехуновские плечи, – и забыть не могу. Свободный молочного цвета свитер делает его похожим на мальчишку, мешком вися на худых конечностях. Сехун поворачивается к нему и пытается улыбнуться, но линия губ некрасиво переходит в дрожащую кривую, скапливаясь горечью в уголках.
У Сехуна вечная тоска за ресницами и я устал, Чанёль. Устал жить с этим.
Луна серебром лепит узоры на оконных стеклах и слизывает написанное.
Чанёль осторожно подходит к нему.
Ему кажется, что Сехун медленно стирает себя – его стирают.
– Ты только не исчезай, слышишь? – дотрагиваясь до чужого запястья.
…
Чанёлю больно.
Больно, когда он видит рассыпанные по всему дому исписанные листы.
Они везде: охапками лежат на кровати, застревают на стыке полочных досок, разлетаются по ковру, словно сорванные листья, а ветер продолжает свой безумный хоровод через приоткрытое окно, кашляя снежными хлопьями.
О Сехун.
И Чанёля ломает.
Ломает, когда в осевшей на его ботинок пожелтевшей бумаге он видит знакомое Тао.
Он хватается за каждый лист, в потоке букв выхватывая бесконечное Тао. Тао. Тао. Тао. Тао.
Чернила размываются, а Чанёль комкает в ладони страницу чужой жизни.
Страницу, которую он никогда не сможет прочесть.
Он засовывает несколько листков в карман пальто, последний раз обводя взглядом убранство комнаты, и замечает губную гармошку на подоконнике – холодный металл обжигает кожу.
Каждый оставляет черновики своей жизни.
Время – безжалостно, ему нет дела до покромсанных, сгоревших жизней.
Чанёль смотрит на то, как превращается в пепел история мальчишки с вечной тоской за ресницами, и протягивает руки к горящему камину.
Зима стелется снегом по черепицам, словно желает похоронить все под ледяным кружевом, и уже ничего не хочется.
Чанёль расставляет готовые заказы на деревянный стол, рассеянно проводя большим пальцем по уголку – царапает. С момента исчезновения Сехуна прошел уже месяц, а он никак не может привыкнуть к застывшей тишине в своей мастерской. Ему кажется, что обернись он к окну, то снова увидит худые плечи, острый разрез глаз с чередой прямых ресниц, и слуха незамедлительно коснутся тоскливые звуки губной гармошки.
Он заваривает чай, наблюдая, как мелкие чаинки вихрятся на стеклянном донышке, и по привычке бросает взгляд на старый диван – скомканный плед в красную клетку лежит, забившись в угол, и совсем никого.
…
Дверной колокольчик звенит, извещая об очередном клиенте, и Чанёль оставляет чашку на столе, подходя к прилавку, за которым уже стоит незнакомец, с любопытством осматривая полки с книгами, которые позабыты.
Бывает, что заказчик не приходит, и Чанёлю ничего не остается, как убрать переплетенную историю на стенной стеллаж. Там их накопилось довольно много – одинаковые, в твердых переплетах из темного коленкора, но разные по объему страниц.
И все – безымянные.
Чанёль слегка кашляет, привлекая внимание, и непонимающе смотрит на стопку помятых с неровными краями листов, словно кто-то вырвал их из книг в спешке. Он продолжает смотреть на то, как парень начинает вытаскивать их из своих карманов, и в завершении снимает ушанку, под которой оказывается такая же помятая.
– Все в один переплет, – ударяя последним листом по зажеванной куче, отчего возникает глухой звук, и кажется, поднимаются пылинки.
Чанёль цепляет пальцем один из бумажного вороха и притягивает к себе. Он быстро проводит ладонью по смятым штрихам, разглаживая, и отрицательно качает головой.
– Это невозможно, – взглядом в карие глаза напротив, – тут слишком много работы, и мне не получить такие же, – кивая в сторону стеллажей.
Но кажется, это не расстраивает парня, судя по тому, как его лицо озаряется широкой улыбкой.
Чанёль уверен, что никогда не видел людей с такой улыбкой.
– Я и не прошу, чтобы были, как те, – от этих слов отдает непонятным холодом, хотя все возможно в том, что дверь осталась неприкрытой, а Чанёль всего лишь в свободной рубашке.
Он огибает прилавок, кидает укоризненный взгляд на достающего до его подбородка макушкой парня и прикрывает дверь.
– Дует, – возвращаясь на место. – Зима в этом году совсем холодная.
– Зима всегда холодная, – незнакомец как-то странно зажимается, прихватывая расстегнутую куртку на груди тонкими пальцами, – меня зовут Чондэ. Ким Чондэ. И мне необходим этот переплет.
…
Чанёлю непривычно видеть закутанного в клетчатый плед Чондэ, ладони которого обхватывают чашку с горячим чаем, потому что метель, а тот замерз, раздавая листовки на городской площади.
Ему кажется, что с – я не могу ничего пообещать, но могу попробовать, – сказанным в первую встречу и убирая помятые листы бумаги в картонную коробку, он неосознанно впустил не только в свою мастерскую, но и в свою собственную историю этого парня
Чанёль не может сказать, плохо это или хорошо, и кидает на него взгляды, разрезая на тонкие полоски марлю и смачивая их в клеевом растворе.
Чанёль удивляется своему порыву, когда с ниоткуда взявшейся болезненной нежностью накрывает покрасневшие на морозе чужие ладони, словно он всегда так делал, и отводит взгляд от родинки на смуглой коже близ выступающих ключиц.
Чондэ медленно вписывается буквами в строки чанелевской жизни.
В моменты, когда Чанёль занят, Чондэ подолгу засматривается на стеллажи, подходит и проводит по корешкам выстроенных в ряд книг пальцами, а затем надевает куртку, впуская вихрь снега и я зайду завтра.
Они говорят о многом и ни о чем одновременно, в то время как камин тлеет угольками, искрясь от вмешательства Чондэ, который тревожит покой угасающих углей кочергой.
В темноте черты лица парня смягчаются: острые скулы выделяются не так сильно, а профиль выглядит таинственным с темными глазами и отражением пламени в них.
Чанёль понимает, что до неприличия долго засматривается на него, и ловит чужую улыбку, от которой ему не по себе.
Потому что у него никогда не хватит слов, чтобы описать, что вызывает в нем его улыбка.
Но в одном он уверен точно – губы Чондэ сухие и слегка потрескавшиеся, отчего царапает его собственные, когда за окном тихо падает снег.
Временами Чондэ помогает ему.
Достает из-под пресса заготовки и долго наблюдает за работой Чанёля, передавая те или иные инструменты. Качается на стуле, грозясь упасть, и громко смеется.
Чанёлю хочется растворить в себе этот смех.
Сердце щемит от удушающей нежности, когда Чондэ остается у него на ночь, а его свитер слишком большой для парня, отчего только кончики пальцев выглядывают из-под рукавов, и он снова утягивает его за собой на не заправленную постель.
Чанёлю кажется, что он всегда любил Чондэ.
Когда очередной заказ не забирают после шести дней, Чанёль убирает его на полку к остальным.
– Снова забыли? – тихо слышится за спиной, и он оборачивается.
Чондэ стоит возле окна в куртке, а снежинки тают на темной материи. Чанёль не слышал, как он вошел.
– Да, – потирая переносицу, – ты рано сегодня.
Но парень кажется его не слышит, продолжая стоять на месте. Что-то с глухим стуком падает на пол.
Книга.
Чанёль с тревогой смотрит на застывшего Чондэ.
Потому что чужие истории не читают.
Никогда.
– Знаешь, – где-то воет метель, сметая все в белое, и от этого голос Чондэ звучит еще тише, – Я ведь знал Тао, – Чанёль дергается в сторону, словно от удара. – Он исчез также, как и Чунмён, который вечно говорил про какого-то О Сехуна, – теплый шарф ложится на пол, а Чанёль вспоминает бледную кожу и по-мальчишески острые плечи. – Мне не осталось от них ничего, кроме стопки жалких черновиков, которые я попросил тебя переплести, и книги, которую я нашел в вещах Тао. Там говорилось о тебе, Чанёль, – губы Чондэ трогает тень улыбки, – о Цзы Тао. И представь мое удивление, когда я увидел собственное имя в чужой истории. Сперва мне это казалось ошибкой, опечаткой, чем угодно, ведь я не помнил о тебе. Но в тебя не сложно влюбиться, – Чондэ снимает куртку и подходит к окну. Пальцы уверенно выводят Park Chanyeol. – Я и подумать не мог, что встречу тебя в этой жизни. Здесь, Богом забытом месте. И поэтому ни секунды не думал, когда увидел твои инициалы на обложке книги. Выяснить, где твоя мастерская не составила труда. Ты такой же, как и там. Я не мог поверить в это. Вплоть до малейшей привычки. Тебе ведь казалось, что ты уже любил меня, верно? – Чондэ разворачивается к стоящему на месте Чанёлю. – Мы – исписанные черновики чужих жизней, Чанёль. Нас предпочли стереть и начать новую страницу, где нет места для нас: сломанных и ненужных. Они и не подозревают, что мы за них доживаем жалкое подобие их истории, которую они не в состоянии отпустить. Сколько ты здесь? Год? Три? Сколько себя помнишь?
Чондэ медленно приближается к нему и заглядывает в глаза.
– Сколько ты любишь меня, и как скоро забудешь?
Голос Чанёля хриплый, с нотками горечи, и Чондэ не по себе от этого.
Не по себе от услышанного.
– До тех пор пока другой Чанёль перестанет любить тебя в реальной жизни, и я не исчезну.
Парень подходит к лежащей на полу книге, прикрытой наполовину концом шарфа, нагибается и поднимает.
Каждый оставляет черновики своей жизни.
…
Чанёль разглаживает ладонью помятый исписанный лист бумаги перед тем, как скрепить ее с остальными. Он достает из полки единственный переплет с выбивающимися страницами и вкладывает чужую историю между ними.
Историю, в которой так много Kim Jongdae.
the end.
@темы: Чондэ Q_Q, аджика-задрот, прыщик моего сердца — о сехун, кто дебил? — верно., пак чанёль, цзы тао, otp