[Noghaye4ka27]

рождено для  Osaki во время кризиса епт.

con las ganas

Персонажи: Сехун/Бэкхен

Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, AU
Предупреждения: OOC

AU! в котором Бэкхен - бариста, Сехун в осеннем Сеуле и за стеклом, но благо есть Лухань.

Бэкхен зачерпывает горсть темно-коричневых burbon santos и осторожно высыпает в кофемашину, устанавливает степень помола, выбирая программу, и убирает обратно на полку мешочек с зернами. Рядом снует Лухань, доставая из холодильника две пачки молока, и кивает своим знакомым за ближайшим столиком, мол, вам, как обычно?

Бэкхен задерживает взгляд на витрине, расписанной сегодняшним меню. Для этого ему пришлось приехать на работу за час до открытия и изрядно повозиться с маркером, ибо все почему-то писалось вкривь. Он хмурился, вытирая губкой корявое "espresso", и, наплевав на иностранное слово, вывел его на родном хангыле.

За стеклом осенний Сеул, разлетаясь сухими листьями по промерзшему тротуару, и без пяти минут одиннадцать на часах противоположного здания.

Лухань слегка ухмыляется, посмотрев на замерзшего в ожидании чего-то (кого-то) парня, и нагибается, чтобы вытащить поддон для случайного слива воды кофемашины, а Бэкхен вздрагивает, замечая за исписанным стеклом в проходящих мимо людей его.

Он протягивает руку к махровой салфетке, собираясь вытереть внезапно взмокшие ладони, и задевает локтем керамическую чашку с приготовленным напитком. Белая пенка всколыхается от случайного жеста и выливается за край, размываясь выведенным рисунком.

– Черт, – притягивая к себе за блюдце, чтобы оценить нанесенный урон.

– Решайся уже, друг, и перестань каждый раз запарывать заказ, – внезапно оказавшийся рядом Лухань достает новый набор из под стойки и наливает в чашку приготовленное мокко.

Бэкхен косится на то, как парень подливает подогретое молоко, и о чем ты? – получается довольно правдоподобно, но китайца не обманешь.

– О том самом. Каждый раз одно и тоже, это уже не смешно. Ты хоть узнал, как его зовут? – бросая взгляд на лицо Бэкхена. – Нет, – и в этом сожаления ровно столько, сколько необходимо при неудачной попытке в латте-арт, когда рисунок исчезает в орехового цвета молочной пенке.
Бэкхен хмурится, вытирая салфеткой кофейную кляксу, и сбегает от не озвученного луханевского вопроса, потому что это ни к чему хорошему не приведет.

– Давай, закроем эту тему, у нас клиенты, – кивая в сторону вошедшей парочки. – Я приму заказ.

Лухань усмехается, покачав головой, но кореец не замечает этого, натягивая дежурную улыбку и вы уже определились с выбором? У нас сегодня в меню…


Нет, Бэкхен в курсе, что Хань заметил его интерес с того самого дня, когда щепотка корицы так и осталась таять на кончике чайной ложки, потому что прерванное на еле слышный вдох – кто это? – заорала не хуже сирен полицейской машины, а насмешливое луханевское – что, понравился? – резко выдергивает его из оцепенения. Затем бросаемые взгляды за стекло витрин между выполнением заказа и обязательного разлива ароматного напитка за ободок чашки, на блюдце, стекло подноса, деревянную поверхность барной стойки заставляют его тихо ругаться, а китайца задавать ненужные вопросы.

Бэкхен не знает о нем ничего, кроме луханевского – он всегда появляется к одиннадцати, и иногда заходит сюда, – задумчиво потирая подбородок, а непонятное чувство разливается внутри, лопаясь пузырьками, и это очень волнительно, несмотря на разочарованное – понятно, – поджимая губы.

Это было своего рода ритуалом, искать его глазами в осеннем Сеуле по ту сторону стекла, где любимый кофейный запах сразу же растворялся промозглой погодой и уносился ветром, а еще хотелось поглубже укутаться в шарф, пряча нос, и смотреть под ноги, где под подошвами ботинок шуршали сорванные листья.

Иногда он останавливался, цепляя зубами фильтр сигареты из пачки и щелкая зажигалкой, а Бэкхен замирал за стойкой, следя за небрежным движением руки, откидывая непослушные пряди выжженных под цвет солнца волос с глаз и вытаскивая тоненький смартфон из кармана кожаной черной куртки. Следил за тем, как он разговаривал с сигаретой между пальцев, цепляясь за кромку переднего кармана темных джинс, отчего столбик рассыпался пеплом; ловил прищуренные взгляды, редко улыбки, и надолго замирал от особенного изгиба губ, когда левый уголок опускался вниз, и в этом было столько очарования, снисходительной насмешки, и чего-то еще, отчего становилось теплее в разы и сильнее пахло корицей, и дело даже не в том, что он случайно смахнул склянку с пряностью.

Бэкхен улыбается восторгу маленькой девочки, которой пришелся по душе тоторо, который он вывел на красно-золотистой пенке, и направляется обратно за стойку, занимаясь макьято и романно, пока Лухань выставляет свежие пирожные.

Когда он скрывается на кухне, чтобы притащить оттуда лимонную цедру, которая куда-то запропастилась, и возвращается на быстрое луханевское – Бэк, рассчитай клиента, – ему кажется, что этого не может быть, потому что "одиннадцать" давно стерлось часовой стрелкой в суматохе час пика, а парень-по-ту-сторону-витрины стоит около кассы, вертя в руках стаканчик, и смотрит на него заинтересованно так, слегка прищурив глаза, от которых тепло, как от осеннего солнца – по-особенному.

Бэкхен не выпускает из рук баночку с лимонной цедрой и пытается нацепить дежурную улыбку, но получается как-то виновато, а ладони моментально потеют. Пластмассовое донышко со стуком приземляется на поверхность барной стойки, смотреть на него очень хочется, но кажется неприличным, и Бэкхен говорит быстрое – с вас 3000 вон, – и на мгновение пересекаясь с ним взглядом – замирает.

Запах корицы ощущается сильнее, а отголоски осеннего Сеула, осевшие на волосах и одеждах парня, медленно смешиваются с кофейными, и Бэкхену думается, что это один из самых вкусных запахов, что ему приходилось вдыхать, отчего довольно глупой улыбкой озаряется его лицо, но тут же исчезает, когда на плечо опускается луханевская ладонь, разбивая момент.

Хотя о каком моменте могла идти речь, если после оплаты он даже не оборачивается в его сторону, а Хань кривится улыбкой – его Сехун зовут, и он придет еще, обязательно, – унося заказ на ближайший столик.

Сказанное Луханем заставляет Бэкхена вздрагивать с каждым звонком дверного колокольчика, и, учитывая, что их кафешка пользовалась особой популярностью в этом районе, его вполне могли бы принять за неврастеника. Бэкхен медленно ненавидит китайца за каждый непроизвольно брошенный взгляд за витрину, потому что крохотная надежда теплится по ту сторону ребер, а Хань невозмутимо прогревает чашки, и не скупается на откровенно любопытные взгляды. Он напоминает Бэкхену маленького ребенка, проказа которого вот-вот должна раскрыться, и ему хочется сказать – мне этого не надо, успокойся.

Когда до закрытия совсем чуть-чуть, а прощальное – дождись его, – снимая фартук и отправляясь на свидание, бьются о секунды часовой стрелки, Бэкхен успевает протереть столики, пододвинуть стулья, разложить чашки/мешочки с зернами по алфавиту, вынести мусор, а также устало выдохнуть, приложившись лбом о ту самую злосчастную витрину, но его отвлекает тихий стук о стеклянную поверхность.

У Сехуна растрепанная челка пробором посередине и осенний Сеул за плечами, а у Бэкхена совсем по-дурацки дрожат руки, когда он пытается оформить заказ, и счастливое пришел! плещется в тщательно отводимых глазах.

Внезапно дрогнувший дверной колокольчик привлекает внимание обоих, и Бэкхен с сожалением смотрит вслед Сехуну, который занимает столик на углу витрин, небрежно бросая сумку вместе с курткой на соседний стул.

Бэкхен кивает разговорчивой парочке, творя две порции ристретто, и прикусывает губу, потому что Сехун исчезает за витриной, а чуть ли не вырвавшееся останься теряется в пенке так и нетронутого эспрессо.

Бэкхен представляет, как среагирует Лухань на его – как пришел, так и ушел – и упускает момент, когда остается один в заведении. Нет, ему уже не хочется провести ладонью по выбритым у основания шеи волосам, чтобы обязательно чуть-чуть кололо в кожу, уткнуться носом между лопаток, вдыхая опьяняющий запах, и почувствовать кольцо теплых рук, обнимающих его. Разочарованием насыщается воздух, а Бэкхен подходит, чтобы убрать с его стола. Ему хочется сделать что-нибудь глупое, например, сесть на его место, также закидывая ногу на левое колено, и смотреть на себя за стойкой, как делал Сехун, прежде чем уйти.

Белая керамическая чашка со стуком ставится на стеклянный поднос, а взгляд цепляется за бумажную салфетку рядом. Парень притягивает ее к себе, потянув за край двумя пальцами, и замирает.

Буду ждать снаружи, впиталось чернилой ручки где-то посередине, и сердце, словно топит в нечто шипучем и сладком.


В 23:10 Сеул яркий и прохладный, заставляя застегнуться на пуговицы короткого полупальто цвета хаки дрожащими пальцами, а Сехун невозможный, прислонившись к кирпичной кладке, с легким прищуром глаз и сигаретным дымом сквозь приоткрытые губы.

– Закончил? – туша окурок об стенку и отправляя в мусорный бак.

Бэкхен кивает, засовывая руки в передние карманы верхней одежды, и, честно говоря, не знает, что делать. Сехун решает за него:

– Пойдем, провожу.

Листья под ногами шуршат, подгоняемые легким ветром, а Бэкхен останавливается, всматриваясь в знакомые каракули на поверхности бумажного стаканчика с лейблом заведения.

Его зовут Бэкхен. В 22:40, здесь же, – Бэкхен чувствует себя идиотом, хотя он, кажется, и в самом деле идиот, пропалившись Ханю о своем патологическом желании смотреть на Сехуна за стеклом. Он обещает себе лишить кое-что у кое-кого завтра, и теряется от сехуновского – было бы странно, пригласи я тебя на кофе?


С утра Бэкхен счастливый, хоть и невыспавшийся. Это не скрывается от Ханя, стягивающего с себя кофту с кричащим принтом, и у вас уже было?, отчего Бэкхен выпадает конкретно, разливая шоколадный сироп.

– С ума сошел, – шипит, убирая густые капли,– мы только познакомились.

Лухань пожимает плечами и застегивает пуговицы на белой форменной рубашке.

– Мне казалось, тебе этого и хотелось, – закатывает рукава, замечая отложенное в сторону пирожное. – Я возьму? – и, не дожидаясь ответа, откусывает половину.

Бэкхену хочется затолкать, как можно поглубже в луханевский рот кондитерское изделие, чтобы впредь не разбрасывался такими вопросами, и вообще он обещал себе кое-что вырвать у него, но звон колокольчика отвлекает его и утренний час пик не за горами, начиная образовывать небольшую очередь у кассы.

Когда минутная стрелка проходит за одиннадцать, Бэкхен чуть хмурится, потому что за витриной всего лишь осень, спешащие люди и нет Сехуна, а слова китайца прочно закрепляются в голове. Ненужные вопросы начинают лезть, и Бэкхен проклинает свой аналитический мозг за возможность просчитывать варианты. Ему кажется, что после вчерашней посиделки за чашкой вкусного капуччино, Сехун был настроен на следующую встречу, и легкое пожатие его ладони, чуть задержавшись прикосновением на кончиках пальцев, тоже говорит о многом. Он чертыхается, обрывая дискуссию с собой, и смотрит, не мигая, на стопку бумажных салфеток. От утреннего настроения не остается и следа, и серое небо над соседними зданиями вполне соответствует его мыслям.

К концу рабочего дня все кажется, унылым, а луханевская рожа неимоверно раздражает. Бэкхен раскладывает привезенные пачки молока и думает, какой же он болван, раз за одну ночь успел понастроить таких воздушных замков с радужными пони, что узнай об этом Лухань, он бы сразу же уволился, при этом поменял бы еще имя в паспорте и место жительства.

Бэкхен стаскивает с себя фартук, когда мимо него проносится Хань, на ходу кидая – закроешь, ок? – и скрывается за дверью. Бэкхен видит, как китаец ловит такси, и прежде, чем исчезнуть в салоне машины, салютует кому-то. В следующее мгновение он замирает, потому что запах корицы бьет не хуже толстенного справочника телефонных номеров столицы, потому что у Луханя руки не из того места, кидая ему с вскриком – поймал, нет? – примерно месяц назад, а у Сехуна – угостишь? – взглядом прямо в бэкхеновские глаза и сбившимся пульсом у последнего.

Бэкхену хочется сказать – мы закрываемся – или что-то типо того, но следующее сехуновское – я скучал – расплескивает за дуги ребер скрываемое волнение.

23:00 пахнет корицей, осенью и сигаретным дымом, а на вкус, как губы Сехуна, целующие мягко и не спеша.

Бэкхену кажется, что его тело хорошенько перемололи; его разрывает на сотни маленьких «бэкхенов», каждый из которых безумно хочет Сехуна, и от этого все болит, стягивает, и не отпускает с каждым царапаньем зубами нежной кожи губ, задыхаясь, целуя в ответ и не здесь, сжимая кожаную поверхность куртки на его плечах, на что Сехун тяжело дышит, отрываясь от поцелуя, и смотрит в потемневшие глаза напротив, скользит взглядом ниже к опухшим губам, задерживаясь на родинке над левым уголком. Бэкхен чувствует себя последним мудаком, запоровшим все, и боится смотреть в ответ, потому что момент испорчен и еще тысячи других причин. Но прозвучавшее одним выдохом до меня пешком минут десять, решает все, сметая ненужные мысли в никуда.

Они опрокидывают стопку книг на журнальном столике, путаясь в одеждах друг друга и целуя куда придется, легко прижимаясь губами, а затем подбираются друг к другу на коленях по прохладной постели и застывают. Сехун очень красивый с соблазнительно выпирающими ключицами и бесконечно нежен, целуя в обнаженное плечо, отчего Бэкхен вспыхивает, отдаваясь ощущениям от первых прикосновений, ведет ладонями по вздымающимся линиям ребер, груди, и резко выдыхает, когда Сехун опрокидывает его на спину, нависая над ним, проводит дорожку поцелуев от шеи до выступающих косточек бедер, заставляя требовать большего. Он прокусывает нижнюю губу до крови, почувствовав влажные губы на внутренней стороне бедер, и дышит рвано, хрипло, комкая в руках ткань постельного белья…

После секса Сехун курит у приоткрытого окна; застегнутые на одну только молнию джинсы соблазнительно держатся на его бедрах, не скрывая от взгляда пару трогательных ямочек на пояснице, и Бэкхену хочется провести по ним губами. Он сползает с постели, заворачиваясь в тонкое покрывало, и утыкается носом между сехуновских лопаток.


В этом году осень по-особенному теплая, с запахом корицы и О Сехуном.

И зима – тоже.







the end.